Хьюстон, 2030: Нулевой Год - Страница 88

«Не подходите ближе,» — приказал Фредерик, на мгновение вынув трубку изо рта. Из-за прищепки на носу его голос звучал немного смешно. Он вложил трубку обратно в рот и сделал глубокий вдох, чтобы приготовится к следующей фразе: «Это займёт ещё пару минут.»

Бензин перестал капать из сливной трубы, и Фред закрыл задвижку. Сделав ещё один глубокий вдох из своей трубки, он заткнул трубку пластиковой крышкой и отпустил её. «О-кей, теперь можете подходить. Вот эту бомбу ещё загрузим, и на сегодня всё,» — сказал он Марку, стягивая очки и снимая прищепку с носа.

Марк осторожно потянул носом воздух. Запаха бензина почти не было. «Что это за трубы, Фред?»

«Это наши шнорхели. Арне придумал,» — объяснил Фредерик: «Раньше мы использовали респираторы, но фильтры довольно быстро забивались. Сейчас трудно найти хорошие фильтры от фенола, знаешь ли.»

Из-за спины Фредерика, Саманта обнадёжила Марка: «Всё в порядке, пап! Воздух в шнорхеле отличный! Бензином даже и не пахнет!» Закручивая крышки бензиновых канистр, она всё ещё была с прищепкой на носу и со шнорхелем во рту. Также, как и Фредерик чуть ранее, она вытаскивала трубку изо рта, чтобы прокричать фразу, а затем вставляла трубку обратно в рот, чтобы глотнуть чистого воздуха.

Жасмин тоже очень понравились эти шнорхели. «Просто класс,» — заявила она: «В плавильной мастерской, где мне выжгло глаз, у нас ваще ничего такого не было. И в бумажной мастерской, где Милли и Берти работали, тоже такого нета. У братиков всегда глаза были красные, и из носа текло. Они работали с гиппо-клоп-риттом!»

Фредерик улыбнулся: «С чем-чем они работали?»

«С гиппо-клоп-риттом, сэр. Это типа отбеливателя. Делает старую бумагу снова белой.»

«О, это же гипохлорит натрия! Ты, должно быть, та девушка, которой нужно тут у нас пожить какое-то время?»

Марк кивнул: «Позвольте вас представить. Это Жасмин. Она пока одна, её братья, Альберт и Мильтон, придут позже. Жасмин, а это – мистер Фредерик Штольц.»

Фредерик протянул руку для рукопожатия: «Как поживаешь, Жасмин? Я смотрю, твои познания в химии куда глубже, чем у некоторых моих рабочих! Я – совершенно серьёзно! И как ты умудрились это запомнить: гиппо-клоп…?!»

Саманта закончила возиться с крышками канистр, заткнула колпачком свой шнорхель, сняла прищепку с носа и, переместив пластиковые защитные очки на лоб, приблизилась к трио.

«Сэмми, ты определилась с весом поташа?» — спросил Фредерик.

«Почти, мистер Штольц. Титрование я уже сделала. Остаётся только доделать расчёт. Пять минут, не больше.»

Только тут Марк заметил, что его дочь работает босиком! Когда она завинчивала канистры, он не мог видеть её ноги.

«Чёрт побери, Саманта! Что случилось с резиновыми сапогами?» — спросил он.

«Ах да-а-а… С сапогами?» — она метнула быстрый обеспокоенный взгляд куда-то вправо. Рабочие резиновые сапоги, доставшиеся Саманте вчера «по наследству» от Майка, по-прежнему висели на крючке под сиденьем грузового трицикла, точно так, как Саманта повесила их сегодня утром.

«Саманта, ты же мне обещала обуться! Вот этим самым утром, разве нет?»

Тут Саманта применила стандартный манёвр уклонения. Она улыбнулась, с удивлением посмотрела на свои ноги, как будто только что поняла, что забыла почему-то обуть сандалии, и пошевелила пальчиками ног в густой чёрной грязи. «Но пап! Дождик же был! Всю ночь, и всё утро тоже! Грязь така-а-ая мягкая сегодня!»

У неё всегда было подходящее оправдание. Если шёл дождь, земля была «так-а-а-ая мягкая», если светило солнышко «так-а-а-ая тёплая», а зимой, естественно, земля могла быть и «так-а-а-ая прохладная». Если тротуар выглядел чистым (именно: выглядел; со времён Обвала, по-настоящему чистых тротуаров в Хьюстоне не водилось), Саманта немедленно объявляла его «кристально-чистым». А если дорога была покрыта грязью, то определение зависело от погоды: либо «така-а-ая классная пыль на подошвах», либо «така-а-ая мягкая грязь между пальчиками». И главное: вне зависимости от состояния поверхности и погоды, она всегда настаивала, что ходить босиком по всему этому – приятно! Мол, папа, почему бы тебе самому не разуться и не попробовать?

Марк заметил, что Жасмин также пошевелила пальчиками ног в грязи. На лице у неё появилось удивлённо-вопросительное выражение. Ей, наверное, совершенно непонятно, о чём спор, подумал про себя Марк. Она же росла в трущобах, и у неё, скорее всего, обуви не было если не с рождения, то наверняка с момента переезда семьи из холодного Нью-Йорка в тёплый бесснежный Хьюстон. Для неё не было удивительно, что земля «така-а-ая тёплая», а грязь «така-а-ая мягкая». Какая есть грязь – такая и есть. Что в ней такого особенного?

«Послушай, Саманта. Я уже давно не возражаю, что ты босая ходишь в школу, но нельзя же работать босиком на Куче!»

«Почему нельзя, папочка?» — невинное лицо и удивлённые глазки, как если бы папочка сморозил несусветную глупость.

«А что, если ты наступишь тут на какую-нибудь гадость и порежешь ногу?»

«А я не собираюсь наступать на какую-нибудь гадость, пап! Я не неженка, как Микки и Билли. Я тыщу лет ходила без сандалий и знаю, как это делается!»

Фредерик слушал их перепалку с улыбкой. Сам-то он был обут, но в дешёвые сандалии с подошвами из старых покрышек, а не в тяжёлые химические резиновые сапоги, как можно было бы ожидать от сумасшедшего учёного и хозяина опасного химического производства.

«Марк, оставь Сэмми в покое. Если ей удобнее работать без сапог, пусть работает без сапог. Битого стекла у нас тут не валяется. Погляди, все так работают, и Луна не падает на Землю. Что за проблема?» — он указал на группу рабочих на противоположной стороне двора, занятых около первого слева реактора сортировкой и измельчением пластиковых отходов. Никаких специальных противохимических сапог у них не было. Как, впрочем, и любой другой обуви. Только один молодой человек, работавший на помосте у загрузочной горловины реактора, был обут в шлёпанцы-«вьетнамки». «Сэмми, пожалуйста, отнеси канистры в склад, и начинай-ка делать свои расчёты. А ты, Жасмин, если хочешь, можешь пойти осмотреться. Только чур, руками ничего не трогать, договорились?»